Nec plus ultra//Just close your lips, shut your tongue! (c)
В предыдущих сериях: Части 1-2 , части 3-4
Название: Дорога без возврата
Автор: ~Bluebell~
Категория: слэш с элементами гета
Персонажи: Оливер Вуд/Перси Уизли, а также семья Вуд, близнецы Уизли, Маркус Флинт, ОМП, ОЖП
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс, ангст, hurt/comfort, мистика
Размер: миди (макси?)
Размещение: только с разрешения автора
Краткое содержание: Рассказ о взрослении, об ответственности, силе духа и принятии непростых решений. О дружбе таких разных и похожих одновременно людей. О любви, рождающейся из дружбы, любви невысказанной, но счастливой. И совсем немного – о магии.
Часть 5. Лето 1993-го года: до…Можно ли было этого избежать?
Лето после шестого курса, после всего этого кошмара, проходило относительно спокойно.
Как-то, дождливым летним днём — что при местном климате не редкость — Оливер был дома один. Родителей опять вызвали в больницу. А у отца к тому же сегодня дежурство.
Мистер и миссис Вуд — настоящие профессионалы, без них не обойтись. Сын двух колдомедиков, Оливер всё понимал, и с детства привык часто оставаться один. Точнее, с верной домовухой Тикли. Она еще его отца нянчила. Тикли хорошо справлялась со своими обязанностями, и в качестве развлечения детей — что Вуда-старшего, что Вуда-младшего — любила их щекотать, за что и получила своё имя*.
Впрочем, всё своё свободное время родители отдавали сыну, и Оливер никогда не считал себя нелюбимым или брошенным.
Погода была нелетная — ладно бы дождь, но ветер, что всё усиливался и постоянно менял направление, не дал бы даже взлететь. Но Оливеру не привыкать находить себе занятие. Обычно он ходил гулять — один или с соседскими ребятами, летал, выделывая различные фигуры в небе и исследуя окрестности. Но из-за погоды этого, конечно, не будет. Потому остается только дом. Он переделал уже всё, что только можно было по дому и саду — разумеется, так, чтобы Тикли не видела, иначе опять будет от горя пытаться отпилить себе руку чем-нибудь из подручных средств (ложкой, например), сопровождая всё это жалобными воплями: «Позор! Тикли не справляется! Тикли заставляет хозяина работать!»
Но Оливер не мог усидеть на месте.
Впрочем, в саду работать домовухе всё равно почти не давали. Миссис Вуд полагала, что работа с землей — совершенно особая магия. В конце концов, маг должен хорошо работать не только своей волшебной палочкой, а еще и руками, и самое главное — головой.
Но странно: Оливер всё переделал, испытал некоторые древние заклинания, отжался лишние двадцать раз, а тоска, поселившаяся в нём с начала каникул, всё никак не уходила. Он старался скрыть её и мысленно злился на себя. В самом деле, ну что это с ним творится?
И началось это, пожалуй, с того момента, когда они расстались на всё лето с Перси. Странно, но почему в прошлые года такого не было?
Наверное, потому, что в прошлом, позапрошлом и всех остальных годах они оба знали, что за лето обязательно встретятся. Как минимум две недели летних каникул либо Оливер проводил в Норе, либо Перси — в доме Вудов. Последнее, впрочем, чаще — не хотелось стеснять и без того стесненную семью Уизли, а в доме Вудов Перси всегда были рады. Сдержанно рады, конечно. Но, зная своих родителей, Оливер даже шутил, что, если бы была возможность, они бы его усыновили. Друга часто ставили ему в пример: Перси, мол, и то, и другое умеет, но Оливер видел, каким трудом достается всё это ему и не завидовал. Наоборот, уважал.
А теперь они этим летом не встретятся. Перси теперь — в Египте со всей своей семьей. Они выиграли путевку в лотерею, насколько было известно. Повезло так повезло.
«Ну, наконец-то траты на лотерейные билеты окупились», — полушутя-полусерьезно говорил Перси.
А когда Уизли вернутся, Оливера здесь уже не будет. Его родители договорились об отпуске и они всей семьей отправятся в Испанию.
Перси писал ему часто, чуть ли не каждый день. В свойственной ему манере он описывал красоты Египта и всякие интересные места, вещи, события. А между строк — сожаление о том, что друга нет рядом и в полной мере всё увиденное не разделить ни с кем: «Ты бы видел: …», «Тебе бы понравилось…».
Но в остальное время — когда была вот такая вот погода, когда он не читал новое письмо и не писал на него ответ — Оливер чувствовал себя неприкаянным. Всё было не то и не так. И в этот день — тоже. Он успешно скрывал своё состояние от других, мысленно злился на себя, но ничего не мог поделать.
— Хозяину Оливеру грустно? — спросила его неслышно вошедшая Тикли.
— С чего ты взяла? — удивленно обернулся парень. И откуда она всё знает?
— Молодой хозяин совсем как его отец, — ответила домовуха. — Кажется веселым, а глаза выдают. Тикли всё видит.
Оливер только усмехнулся. Надо же, всё она видит!
— Это из-за того, что нелетная погода? — продолжила тем временем Тикли.
— И это тоже, — уклончиво ответил он.
Тикли подошла к нему поближе и склонила голову набок. Посмотрела так пару секунд, и вновь выпрямилась.
— Хозяин Оливер хорошо умеет выбирать друзей. Мистер Персиваль, например, — ни с того ни с сего заговорила вдруг снова она.
Именно «Персиваль», не «Перси». Тикли наотрез отказывалась называть «мистера Уизли» таким коротким и неправильным, по её мнению, именем. Перси так и не смог убедить упрямую домовуху, что это и есть его полное имя**.
— Мистер Персиваль добрый и благородный, как лорд. Всегда хорошо говорил с Тикли. Даже не ругался, когда она чуть не испортила его мантию.
Да, теперь и Оливер вспомнил тот случай, что был летом после второго курса. Перси не то что не ругался на домовуху, он почему-то решил, что отец Оливера будет её сурово наказывать, и бросился её защищать. Точнее, не «почему-то», как потом выяснилось, а из-за слегка преувеличенных рассказов своего отца.
— Его эльфы, наверное, очень счастливы — почти как Тикли со своими хозяевами.
— У него их нет. Нет эльфов, — глядя куда-то вдаль, произнес Оливер.
— Молодой хозяин изволит шутить, — недоверчиво нахмурилась Тикли.
— Нет, изволит говорить правду. Не веришь? — хитро улыбнулся парень. — Можешь спросить у своего господина.
— Тикли не может не верить своим хозяевам, — вздохнула домовуха. — Даже если они говорят странные для неё вещи. А молодой хозяин улыбается, — заметила она, — когда думает о нём.
Оливер замер.
— Хозяин Оливер скучает по нему? — осторожно и тихо спросила Тикли.
Неужели всё дело в этом? В этом причина тягучей, непреходящей тоски? Всё это странно и непонятно.
В этом сложно признаться даже самому себе.
— Да. Очень.
И возможно, Оливеру только показалось, но домовуха грустно и понимающе кивнула. Хотя…конечно же, показалось.
Как понять, что ты переступил черту?
Летние дни тянулись долго. Каждый был похож на предыдущий. Мистер и миссис Вуд постоянно находились в клинике, ведь перед отпуском нужно было переделать много дел и по возможности разобраться со всеми своими пациентами…и документами. Оливер вёл себя по-прежнему, искренне улыбался родителям, запрятав всё ещё не прошедшую тоску куда поглубже, и летал, если погода позволяла.
Прошло не больше недели, а Оливеру казалось, что все три месяца. То, что эта странная тоска так и не прошла даже после её осознания, не могло его не настораживать. В самом деле, он порой скучал по другим своим друзьям и приятелям, но не настолько же!
Конечно, они не были его лучшими друзьями — это звание по праву и в единственном экземпляре принадлежало тому, о ком он всё не мог перестать думать. Да и все они, вместе взятые, даже в подметки Перси не сильно годились. Чего стоит только высказывание Брендона — соседского парня, а в Хогвартсе — пуффендуйца-ровесника, что, мол, зря Оливер слишком много внимания уделяет квиддичу? Как такое вообще можно было сказать? Перси бы никогда себе такого не позволил. Даже когда они ссорились. Впрочем… а когда они последний раз ссорились?
Кажется, на третьем курсе. Да, точно. Подумать только! Как давно это было — и как безвозвратно ушло то светлое время, без василисков и философских камней, без какого-то непонятного поведения Дамблдора и без Тёмных Сил, зачастивших в самое безопасное место магической Британии. Время, когда о Гарри Поттере все они знали лишь понаслышке.
Как бы там ни было, Перси всегда оставался его лучшим другом. Понимающий, верный, правильный. Он знал, какую ценность представляет для Оливера само слово «квиддич», и что игра для него — больше чем игра. Порой, конечно, он иронизировал по этому поводу, но без цели задеть, обидеть, или, упаси Мерлин — учить жизни. Пусть он сам был в квиддиче не более чем зрителем, такая целеустремленность не могла не вызывать у него уважения. А Оливер не мог не отвечать ему взаимностью.
Вот и теперь, начав думать о своих приятелях, Оливер незаметно для самого себя опять перешел на мысли о Перси. Никогда и ни по кому еще он не скучал так, как по нему. И это было более чем странно.
Даже занимаясь спортом — в частности, опять же, отжимаясь — он нет-нет да возвращался к мыслям о своём лучшем друге. Где он теперь? Чем занят? Хорошо ли себя чувствует?
Думает ли о нём?
От последней мысли Оливер даже упражнения делать перестал. И, поразмыслив пару секунд, не нашёл ничего лучше, как хорошенько треснуть себя по лбу. Пусть от этого он на время потерял счет упражнениям, зато эти дурацкие мысли перестали его атаковать.
На целых десять минут. А потом — принялись с новой силой.
Нет, по друзьям так не тоскуют — справедливо решил Оливер. Даже по самым лучшим. Но что всё это значит и что делать — не знал.
И если бы только дневными заботами всё ограничивалось! Ночью странные, вновь потерявшие чёткость сны не давали покоя. Всё было покрыто сизой дымкой, и в памяти не могло задержаться абсолютно ничего. Лишь запомнились уже знакомые синие глаза, светящиеся невероятным счастьем, и поцелуи, которыми он осыпал чьё-то лицо.
Спустя некоторое время, в Испании, ему стало легче. Перемена мест, новые впечатления и яркое солнце сделали своё дело. Взмывая на метле высоко в небо и ныряя глубоко в волны южного моря, он, казалось, совсем забыл о том, что терзало его так недавно. Веселость стала искренней, улыбки — более частыми, а тоску больше не было необходимости скрывать по причине её долгожданной пропажи. Оливер не знал, были ли у родителей какие-то подозрения на его счет раньше — что, конечно, вряд ли — но даже если бы и были, то уже давно улетучились, как не подтвердившиеся. Подобно морскому ветру, уносящему с собой всё ненужное, время и расстояние стерли всё непонятное и странное из его головы.
Разве что иногда — настолько редко, что почти ни разу — Оливер ночью доставал из глубокого внутреннего кармана несколько крохотных листков и увеличивал до своего истинного размера. Все они были исписаны аккуратным, ровным почерком и в конце каждого стояли знакомые инициалы «P.W.».
Оливеру не было нужды перечитывать письма — он помнил их чуть ли не наизусть. И он не мог толком объяснить себе, зачем взял их с собой так далеко. Лишь одно он знал наверняка: как бы хорошо ему здесь ни было, с ними всё становилось чуточку лучше. Просто держать их в своих руках и знать, что где-то, точнее, в Англии, а если ещё точнее — в Норе, есть тот, кто это написал, было вполне достаточно для счастья. Но — тихого, странного счастья, о котором и сказать никому нельзя.
Был, правда, и небольшой побочный эффект. Иногда ему до нетерпения хотелось вдруг всё и всех бросить, аппарировать — или лететь, что есть сил — прямиком в Англию, в Нору, на крайний случай — в соседнюю магловскую деревню, и, невзирая на все препятствия, отыскать там автора этих строк и крепко-крепко обнять. Что ж, возможно, не всё ещё выветрилось морским соленым ветром.
Впрочем, он также знал: все побочные эффекты пропадут, если написать ответ. Что он и сделает.
Не сможет не сделать.
Увы! Иногда понять, какой шаг — последний, можно только после падения.
Лишь однажды потом ему приснился странный сон. До этого он все прошлые ночи спал, как убитый.
Сон кардинально отличался от всех предыдущих. Он был странным уже хотя бы потому, что на этот раз сам Оливер был лишь свидетелем, сторонним наблюдателем, незримым и неслышимым, а не главным героем.
Ясно, как днем, он увидел пред собой египетские пирамиды. Группа людей, стоявших и разговаривавших чуть поодаль, договорились о чем-то и разбрелись в разные стороны. Один из них — высокий юноша — подошел к пирамиде, причем к той, на которую сразу обратил внимание Оливер. Оглянувшись, парень зашел внутрь. Там было темно, но — недолго.
— Люмос, — произнес знакомый голос. Свет озарил древние знаки на стенах и самого гостя, с восхищением осматривающего их. С удивлением Оливер узнал в нём Перси. А впрочем — что тут удивительного? Когда это Перси упускал возможность узнать что-то новое?
Не спеша продвигался молодой Уизли вглубь пирамиды, стараясь запечатлеть в памяти всё изображенное на стенах и иногда осторожно касаясь некоторых символов рукой. Иногда — подносил палочку поближе, стараясь разглядеть получше и — кто знает — может, и разгадать. Вот, еще дальше, он заметил несколько иероглифов, обведенных овальной рамкой — так, говорят, обозначали имена правителей…
Как вдруг раздался грохот, и резко потемнело, хоть и не до конца. Перси развернулся, и его взгляду предстала…закрытая дверь.
С той стороны раздался весёлый смех:
— Шалость удалась!
— Ещё как удалась!
— Пусть посидит, подумает! Это же его любимое занятие, как-никак.
— Заодно будет знать, как мешать нам!
В два шага преодолев расстояния до выхода, Перси коснулся камня, закрывающего выход, и тут же отдернул покрасневшую руку. Направил палочку на камень другой рукой — и, едва сдержав вскрик, уронил её. С той стороны вновь раздался смех — пусть приглушенный, но всё равно бьющий по ушам своей искренней радостью.
Никогда еще Оливеру не хотелось открутить близнецам головы, как теперь. А сейчас ему оставалось только наблюдать за всем со стороны, крепко сжимая кулаки, не в силах вмешаться.
— Агуаменти, — тихо произносит Перси, направив палочку на левую руку. Затем повторяет то же самое с правой. Покраснение тут же спадает.
К счастью, шутники не ставили своей целью нанести серьезные повреждения — только отпугнуть. Это ведь безобидная шалость, так?
Судя по удаляющимся звукам снаружи, близнецы вдоволь насмеялись и ушли.
Перси оглядывается по сторонам, но не за что уцепиться глазу, не видно другого выхода. Дыхание его становится прерывистым, и рука сама тянется ослабить воротник. Он проходит дальше, всё больше и больше вглубь гробницы, но шаги его становятся всё менее уверенными и всё больше опирается он на стену. Наконец он, слегка пошатнувшись, останавливается. Тяжело дыша, опускает голову и прислоняется к стене, упираясь руками в колени.
Никогда еще прежде Оливер не испытывал так явно боль во сне. Тем более — чужую. Тем более — когда ничем нельзя помочь. И от бессилия было ещё больнее.
Перси, постояв так какое-то время, кладет руку на пульс. Дыхание его постепенно выравнивается.
Сердце Оливера сжимается так, что, кажется, никогда не разожмется.
— Ну уж нет, — вдруг слышит он. — Такой радости я им не доставлю.
Перси сжимает кулаки и поднимает голову. В глазах его — непоколебимая решимость.
«Узнаю тебя, Перси Уизли» — думает Оливер.
Гордость смешивается в нём с постепенно нарастающим гневом. Хочется тут же оказаться в Норе, разобрать её до основания, или вовсе разрушить — Бомбардой или даже руками. Всё, всё, кроме личных вещей того, кто сейчас перед ним, всё до основания, потому что так нельзя, так нельзя, так нельзя!..
Мысли стучат в висках и заполняют собой всё сознание Оливера во сне.
«За что тебе это, Перси?»
— Надо выбираться, — размышляет тем временем вслух Перси. — Времени у меня немного. Иначе…я останусь здесь.
«Что бы я не сделал, чтобы защитить тебя?! От любого заклинания, от слизеринцев, от всего и всех…даже от семьи. От своей семьи, если б понадобилось. Но ты там, а я здесь, и ты один, и тебе плохо, а мне от этого больнее, чем от пяти переломов одновременно…»
Перси проводит рукой по иероглифам, переходя от одной стены к другой. Одни знаки пропускает сразу, на других задерживается, пытаясь разобрать, и некоторые — судя по всему, разбирает.
Останавливается. Хмурится. Капли пота от напряжения выступают на виске.
— Я обязан найти выход, — шепчет он. — Так просто я не сдамся. Работай, мозг, работай!
«Ты справишься, я знаю. Ты — самый умный, самый стойкий человек, с которым я знаком — разве может быть иначе?»
Оливер и сам не знает, вслух или про себя говорит он всё это. В любом случае, никто его не слышит.
…Знак за знаком, шаг за шагом. Вспышка озарения расцветает на лице Перси.
— А что, если попробовать?..
«Мне плевать, что про тебя могут говорить. И всегда было плевать. Я знаю тебя, ты знаешь меня — со всеми недостатками и заскоками, и всегда так было. И мне не нужен никто другой»
…Перси неожиданно ускоряется. Оказавшись на перепутье, он пару секунд колеблется и выбирает правый коридор.
«Ненавижу всё это, ненавижу! Если бы я мог… Вот ты — казалось бы, только руку протяни, но нет, я не могу ничего сделать. И голос мой ты тоже не услышишь. Обнять бы тебя, прижать к себе, чтобы больше никакая сволочь не могла тебе навредить — если только через мой труп!»
…Путь дальше оказывается затрудненным. Сведений, по крайней мере, ясных, о том, куда идти дальше, нет. Перси слегка растерян, но не разрешает себе падать духом.
— Если сдамся, лучше не станет, — говорит он сам себе. — Более того, я больше не увижу…
И замолкает, подобно человеку, чуть не разболтавшему государственную тайну.
Оливер лишь крепче сжимает кулаки.
«Всё, что у меня есть — твоё, Перси. Всё, что у меня когда-либо будет — тоже, если потребуется. Ничего не пожалею, ни секунды не буду раздумывать!..»
…Пройдя еще несколько шагов, Перси замечает слегка выпирающий из стены камень. Осторожно кладет на него руку, и яркий свет врывается в прежде полутемный коридор…
«Потому что ради того, кого любишь, ничего не жалко»
И Оливер просыпается.
Он не знает, правда или нет увиденное, но сердце колотится по-настоящему, и кулаки явно были сжаты сильнее сильного, и дыхание прерывистое не во сне, а наяву.
Где-то мерно тикают часы. Оливер поворачивает голову направо. За окном видна розовая полоса разгорающейся зари.
И приходит понимание: все слова, что были сказаны им во сне — тоже правда.
Правая рука сама собой ложится на грудь, где уже медленнее, но с большой силой бьется сердце.
«Я люблю его»
Но легче от этого осознания не становится.
Примечания:
* От англ. Tickle – щекотка
** Тем не менее, Перси прав (см. пятую книгу, где секретарь судебного процесса назван именно как Перси Игнатиус Уизли)
Часть 6. Лето 1993-го года: послеРаз ничего уже исправить нельзя, придется жить с этим.
Любовь — это слово всё объясняло. И тоску, и потребность быть рядом, и желание защитить, и восхищение, и принятие со всеми недостатками — хотя, скорее, особенностями — и многое другое. Теперь, когда три простых слова всё поставили на свои места, Оливер чувствовал себя свободнее, так как на многие вопросы нашелся ответ.
Но также он прекрасно понимал: никто не должен не то что знать, а даже догадываться о том, какие именно чувства он испытывает по отношению к своему лучшему другу. Их нужно немедленно запрятать как можно дальше. Так будет лучше для всех, в первую очередь, для него самого.
Нет нужды пояснять, насколько эти чувства неправильны. Влюбленность в человека своего пола для магов, во многом сохранивших древние обычаи — нечто странное и почти немыслимое. И в этом был свой резон. Всем по-настоящему древним родам хорошо известно — магия, не переданная наследникам с кровью, грозится сжечь человека изнутри до срока. Не дураки всё же были древние, осуждавшие бессемейных людей. Магия, что течёт в жилах избранных (проклятых?), может исцелить и спасти от многих бед, но и убить она может легко. Она как обоюдоострый меч, яд и лекарство одновременно.
К тому же… Слыхано ли это — вот так, ни с того, ни с сего, влюбляться в лучших друзей? Это противоречит самой идее дружбы, в конце концов! Нет, конечно, в расчет не берутся те пары, которые, прежде чем упасть друг другу в объятия, какое-то время общались и встречались просто как хорошие товарищи. Тут пример был перед глазами, а именно — его собственные родители. Что ж, год, два такого общения еще вполне объяснимо. Но не без малого семь лет!
Память Оливера не могла подбросить ему ни одной знакомой пары, что дружили бы с самого детства, а потом, что называется, «додружились» до брачных клятв. Учились вместе — да, были знакомы с детства — да, родители были друзьями — да, но всё это не то. А те, кто были вместе с самого детства, обычно прикипали друг к другу, становились роднее родных. Но в родных разве влюбляются?
Нормальные люди — нет.
Но Оливер и тут отличился. Он довольно редко нарушал правила, но здесь оторвался, что называется, по полной. Всей своей неправильной душой и неправильным сердцем привязался он к лучшему другу.
Дружбу с Перси, проверенную годами, он ценил слишком высоко, чтобы так запросто её потерять. Тем более что Перси — не единственный, кого он может потерять. Или опозорить.
За несколько дней до наступления осени семья Вуд благополучно вернулась домой. Отдохнувшие, загоревшие, счастливые, и абсолютно беззаботные, пусть и на время. И одной Магии известно, как старался Оливер, чтобы скрыть то, как сильно всё переменилось в нём за это время. Не обмануть — счастье его тоже было искренним, а именно скрыть, запрятать поглубже. Так, чтобы даже Тикли не заметила. Лишний отрешенный или грустный взгляд вдаль, несвойственная ему лишняя задумчивость или что-нибудь в этом духе легко вызовет беспокойство родителей. Они будут пытаться разузнать, не будут находить себе места — с тринадцати лет они особенно сильно интересовались, нет ли у сына кого на примете, а тут тем более заинтересуются. Пусть они оба — особенно отец — всегда оборачивали подобные вопросы в шутку, а Оливер отшучивался в ответ, что-то настораживало в подобной заинтересованности, за которой — если только Оливеру не показалось — скрывалось серьезное беспокойство.
Как-то мать обмолвилась о некой фамильной особенности, но что это за особенность и как она связана с наличием или отсутствием у Оливера девушки, никто из семьи не объяснил. Единственное, что удалось узнать — нужно дождаться восемнадцатилетия (почему-то) для более подробной информации, если всё как-то не выяснится само к этому времени.
Оливер своих родителей любил и уважал, и сердце его сжималось от того, что ему приходится быть не до конца искренним перед ними. Гриффиндорцу до мозга костей, ему было нелегко. Но так будет лучше для всех. Ведь если правда выйдет наружу… Это станет для них ударом. Такого они не заслужили.
Ночью, когда Оливер скорее почувствовал нежели вычислил логически, что родители уже спят, он, подчиняясь порыву, осторожно выбрался из постели и как можно тише вышел из комнаты.
Этой ночью он не мог уснуть — слишком многое нужно было обдумать. Скоро вновь возвращаться в Хогвартс, теперь уже — в заключительный раз, и нужно определиться, как вести себя и что вообще делать в сложившейся…ситуации.
Обычно, когда ему нужно было что-нибудь обдумать, он забирался на крышу дома или на одно из деревьев в саду. Но сейчас — особенный случай. И Оливер направился в гостиную.
— Люмос, — шепотом произнес парень. В тот же миг на одной из стен сравнительно небольшой, но уютной комнаты под светом, исходящим из палочки, становятся видны множество ветвей, гибких и не очень, с листьями и цветами разной формы.
То был гобелен рода.
В соответствии с фамилией, гобелен представлял собой раскидистое дерево в перевернутом виде. На белом фоне стены ветки благородного черного цвета смотрелись особенно ярко. Они занимали собой всю стену — и это еще в доме хранился не полный вариант родословной — изгибались и уходили вниз или вбок, а листья с цветами украшали их и придавали жизненный вид и ощущение вечного лета. Среди листьев черными аккуратными буквами были прописаны имена членов рода, а женские имена также обозначались цветком поблизости.
Если коснуться гобелена рукой, листья приходили в движение, будто на ветру — только что не шелестели. В самом верху гобелена листья были все сплошь тёмно-зеленого цвета — как только кто-нибудь из рода умирал, листья, окружающие его имя, сначала чернели в знак скорби, а затем становились тёмно-зелеными. Цветы тоже сначала чернели, а потом приобретали золотистый оттенок. Никогда еще ни листья, ни цветы, ни тем более целые ветки не чернели и не опадали, исчезая со стены. Даже после смерти семья, судя по гобелену, помнила и ценила всех.
Ценила всех… Пожалуй, это было главным негласным правилом рода Вуд. Вуды всегда держались особняком, заботились о сохранении своих традиций, хоть и не погружались в архаизм и в большинстве своем во время многих внутримагических конфликтов сохраняли нейтралитет.
Оливер провел рукой по одной из высоких веток. Листья пришли в движение, и лепестки сине-золотистого цветка затрепетали тоже. Под ними, как он знал — имя его двоюродной прабабки. Черно-красная тонкая ветвь вела от неё к другому имени, написанному серыми буквами и окруженному листьями другой формы и с прожилками.
Так на гобелене обозначались маглы.
На другой ветке черно-красная тонкая ветвь соединяла одно мужское имя, принадлежащее роду, с женским, где буквы были цвета охры. Это означало принадлежность к маглорожденным.
Чуть в стороне почти целая ветвь — два брата и правее — их двоюродная сестра — были отмечены слегка поникшими темно-зелеными листьями и начинающим терять лепестки золотистым цветком. Оступившиеся, увлекшиеся Темными искусствами, погубившие других и себя, они, несмотря ни на что, продолжали оставаться частью семьи. Пусть та война, унесшая много жизней маглов и магов, и отгремела давным-давно. Гобелен объединял всех Вудов, даже тех, кто находился по разные стороны фронта.
Среди ветвистых семейных узоров нет-нет да встречались одинокие, короткие ветки рано умерших — в том числе и на двух кровопролитных войнах этого века — или же по другим причинам не обзаведшиеся семьей. Как минимум одна такая тонкая ветвь на поколение. Смотреть на них было всегда немного грустно.
Гобелен был особой гордостью семьи — в частности, деда Оливера. Пусть считающие себя чистокровнейшими и благороднейшими воротят нос от таких, как они — не считающих позором общение и даже брак с «недостойными». Когда-то от них воротили нос Гонты — и где они теперь? Зато их род будет жить долго и достойно, и братьям не придется жениться на сестрах для его сохранения. Это семейное древо было — и будет — главным доказательством того, что Вуды не изменяют своим принципам. Семья остается семьей.
Во-первых, на нем не было отмечено ни одного сквиба. Во-вторых, гобелен был чист, без следов повреждений, каких-либо разрывов или прожженных участков. А дерево не обманешь, и не заставишь магией показать то, чего нет или скрыть то, что есть. И в назначенные одной судьбой дни будут темнеть листья и цветы, появляться новые ветви — чёрные или чёрно-красные, высвечиваться имена разных цветов, и новые ветви будут обрастать светло-зелеными листьями. Впрочем, тем, кто живет честно, нечего скрывать.
Без труда Оливер нашел себя среди светло-зеленых листьев в нижней части гобелена, где места по-прежнему было достаточно еще на три поколения. Рядом с его именем — две короткие черные веточки без листьев.
Его нерожденные братья.
Да, его семья принимала всех, кто хотел быть её частью и не отказывалась ни от кого и уж тем более не забывала. Но его ли это случай?
Оливер обвел взглядом гобелен еще раз — и решение пришло. Ответственность за семью, благодарность, любовь к тем, кто заботился о нём в детстве, натолкнули на нужную, единственно правильную мысль.
«Я не подведу вас и не опозорю. Лучше сгореть изнутри! Но отдалиться от Перси я тоже не смогу. Остается только молчать. Будет сложно — но когда я боялся сложностей?»
Впрочем, возможно, всё не так уж плохо, вдруг подумал парень. Сам ведь знает — по опыту других — как быстротечна подростковая влюбленность. Всё пройдет, обязательно пройдет, и от так называемой «любви» и следа не останется. Будет только крепкая дружба и уважение, как и раньше. Как и должно быть.
Нужно только подождать месяц, от силы — три, в крайнем случае, до зимних каникул. Перетерпеть, не выдать себя ни словом, ни жестом, ни даже слишком долгим взглядом.
А значит, остаётся просто жить дальше. Заниматься привычными делами, тренироваться с командой до победы, готовиться к выпускным экзаменам, и конечно, улыбаться, как ни в чём не бывало.
Всё пройдет, пройдёт и это, не так ли?
Просто быть рядом уже достаточно для меня. Мы вместе, и это главное.
Когда в положенный день семья Вудов оказалась в седьмой раз на платформе 9 ¾, Оливер думал, что ему будет трудно увидеть Перси снова. Голос может дрогнуть, голова — затуманиться, и всё пойдет прахом.
Но земля не ушла из-под ног, в горле не пересохло и ноги не стали ватными, когда стоявший чуть поодаль от своей семьи Перси развернулся и направился ему навстречу.
Ничего такого не произошло и тогда, когда Перси, слегка улыбнувшись, протянул руку в знак приветствия. И тогда, когда Оливер, не раздумывая, ответил ему тем же.
Они встретились так, будто расстались вчера. Всё было легко и просто. И на душе у Оливера стало так же легко и тепло, как после хорошего полёта.
На душе у него было правильно.
Когда Перси рядом, всё всегда становилось правильным. Видимо, такова особенность его магии — одним своим присутствием всё приводить в порядок. Пусть не во всём мире, и даже не в стране, но в душе одного человека по имени Оливер точно.
Помахав рукой своим родителям, они вместе садятся в вагон для старост — и, по умолчанию, в одно купе.
…Их общая надежда на спокойный год разбивается вдребезги, когда поезд внезапно останавливается и вокруг резко становится темно и холодно.
Длинные тени скользят вдоль окон поезда. Перси и Оливер — особенно первый — слишком хорошо учились, чтобы не знать, что происходит.
— Дементоры, — шепотом произносит Перси. В темноте его, скорее всего, побледневшее лицо кажется совсем белым.
Но одно дело знать, а другое — осознать происходящее. Осознать, что эти твари так близко, а сделать ничего нельзя. Они просто-напросто не смогут справиться с дементором, если он появится у них в купе. Их не учили бороться с ними — это и не каждый взрослый маг сможет. Кто же знал?..
И теперь пути назад нет.
«Наверное, именно так чувствуют себя авроры, бросающиеся в безнадежный бой», — думает Оливер.
Он переводит взгляд на Перси, который, в свою очередь, тоже смотрит ему в глаза. Страх и оцепенение сменяется решимостью у обоих.
«Но они всё равно сражаются до последнего. Потому что у них есть ради чего бороться. Как бы банально это ни звучало.»
И Оливер находит в себе силы усмехнуться.
Остается только ждать и надеяться. В том числе и на то, что дементоры не тронут дорогих им обоим людей. И вопреки всему — не опускать головы и не падать духом.
Дементор в коридоре и приближается к их купе. Они не могут — да и не захотели бы — этого видеть, но ясно чувствуют. Как и то, что после нескольких секунд, показавшихся годами, он проходит мимо, даже не останавливаясь.
Еще несколько секунд — и из окна становится видна яркая вспышка света, должно быть, из другого вагона. Кто-то всё же смог применить нужное заклинание. Тени уносятся прочь. Становится чуть светлей, но поезд всё ещё стоит на месте.
Вдруг из коридора вновь слышится шорох. Дверь купе медленно открывается. Оливер вновь становится напряжен и неосознанно подается вперед, прикрывая собой Перси, сидящего ближе к окну…
— Ребят, вы живы там? — в дверном проеме стоит белый как мел староста Слизерина. Один из немногих слизеринцев, относящихся к категории «нормальных людей» по классификации Оливера.
— Всё в порядке, — с облегчением выдыхает Оливер, махнув рукой. Дальше в горле у него пересыхает.
— Да, всё хорошо. Спасибо, Рой, — тут же слышит он голос Перси, вновь спокойный и уверенный. — Иди к себе, а я проверю остальных. Всё-таки это моя обязанность.
Оливер уже давно не удивлялся тому, как быстро Перси может собраться в любой непредвиденной ситуации — и внутренне, и тем более внешне. Ни у кого не должно даже мысли возникать, будто старосту может что-то испугать. Пусть даже бояться за себя и родных — самая естественная в мире вещь.
Рой неуверенно посмотрел на невозмутимого Перси, как будто хотел что-то спросить, но, по всей видимости, не решился. Выглянул в коридор, огляделся и только потом ушел.
— Я тоже пойду, — произносит Оливер, не глядя на Перси. Ему и не нужно видеть его лицо, чтобы знать, как удивлен тот услышанным. — Команду нужно проверить.
Перси, собираясь что-то возразить, резко вскидывает вверх правую руку. Оливер тут же оборачивается, так как чувствует, будто его левая рука вдруг пришла в движение независимо от него самого.
Миг — и слова замирают у обоих в горле. Несколько долгих секунд они ошарашено смотрели на свои руки — правую и левую соответственно — крепко сжимающие друг друга.
Всё это время они, оказывается, держались за руки и даже не почувствовали этого.
Нервный смешок Перси разряжает тишину, так неловко повисшую в купе. Оливер не сразу, но присоединяется к нему. Нервозность постепенно покидает их голоса, смех вскоре становится искренним, и обстановка окончательно перестает быть тревожной.
— Что ж, вместе так вместе, — слегка усмехается Перси.
— А ты как думал? Не у одного тебя обязанности есть, — подмигивает ему Оливер.
Как ни в чем ни бывало. Перси — и тем более кому-либо ещё — совсем необязательно знать, что стойкое к нагрузкам сердце квиддичиста только что пропустило как минимум два удара.
«Говорят, в минуту опасности люди неосознанно хватаются за самое ценное, — непрошенная мысль появляется в его голове. — Кто за голову, кто за сердце…»
Казалось бы, руки они давно уже разжали, но и минутами позднее, вместе проходя по вагонам и заглядывая почти в каждое купе — чтобы убедиться, что никто не пострадал — Оливер всё еще чувствовал тепло другой ладони в своей.
И вопреки всему, на душе тоже становилось теплее. Вот только знать о причине подъема духа кому-либо совсем необязательно.
Название: Дорога без возврата
Автор: ~Bluebell~
Категория: слэш с элементами гета
Персонажи: Оливер Вуд/Перси Уизли, а также семья Вуд, близнецы Уизли, Маркус Флинт, ОМП, ОЖП
Рейтинг: PG-13
Жанр: романс, ангст, hurt/comfort, мистика
Размер: миди (макси?)
Размещение: только с разрешения автора
Краткое содержание: Рассказ о взрослении, об ответственности, силе духа и принятии непростых решений. О дружбе таких разных и похожих одновременно людей. О любви, рождающейся из дружбы, любви невысказанной, но счастливой. И совсем немного – о магии.
Часть 5. Лето 1993-го года: до…Можно ли было этого избежать?
Лето после шестого курса, после всего этого кошмара, проходило относительно спокойно.
Как-то, дождливым летним днём — что при местном климате не редкость — Оливер был дома один. Родителей опять вызвали в больницу. А у отца к тому же сегодня дежурство.
Мистер и миссис Вуд — настоящие профессионалы, без них не обойтись. Сын двух колдомедиков, Оливер всё понимал, и с детства привык часто оставаться один. Точнее, с верной домовухой Тикли. Она еще его отца нянчила. Тикли хорошо справлялась со своими обязанностями, и в качестве развлечения детей — что Вуда-старшего, что Вуда-младшего — любила их щекотать, за что и получила своё имя*.
Впрочем, всё своё свободное время родители отдавали сыну, и Оливер никогда не считал себя нелюбимым или брошенным.
Погода была нелетная — ладно бы дождь, но ветер, что всё усиливался и постоянно менял направление, не дал бы даже взлететь. Но Оливеру не привыкать находить себе занятие. Обычно он ходил гулять — один или с соседскими ребятами, летал, выделывая различные фигуры в небе и исследуя окрестности. Но из-за погоды этого, конечно, не будет. Потому остается только дом. Он переделал уже всё, что только можно было по дому и саду — разумеется, так, чтобы Тикли не видела, иначе опять будет от горя пытаться отпилить себе руку чем-нибудь из подручных средств (ложкой, например), сопровождая всё это жалобными воплями: «Позор! Тикли не справляется! Тикли заставляет хозяина работать!»
Но Оливер не мог усидеть на месте.
Впрочем, в саду работать домовухе всё равно почти не давали. Миссис Вуд полагала, что работа с землей — совершенно особая магия. В конце концов, маг должен хорошо работать не только своей волшебной палочкой, а еще и руками, и самое главное — головой.
Но странно: Оливер всё переделал, испытал некоторые древние заклинания, отжался лишние двадцать раз, а тоска, поселившаяся в нём с начала каникул, всё никак не уходила. Он старался скрыть её и мысленно злился на себя. В самом деле, ну что это с ним творится?
И началось это, пожалуй, с того момента, когда они расстались на всё лето с Перси. Странно, но почему в прошлые года такого не было?
Наверное, потому, что в прошлом, позапрошлом и всех остальных годах они оба знали, что за лето обязательно встретятся. Как минимум две недели летних каникул либо Оливер проводил в Норе, либо Перси — в доме Вудов. Последнее, впрочем, чаще — не хотелось стеснять и без того стесненную семью Уизли, а в доме Вудов Перси всегда были рады. Сдержанно рады, конечно. Но, зная своих родителей, Оливер даже шутил, что, если бы была возможность, они бы его усыновили. Друга часто ставили ему в пример: Перси, мол, и то, и другое умеет, но Оливер видел, каким трудом достается всё это ему и не завидовал. Наоборот, уважал.
А теперь они этим летом не встретятся. Перси теперь — в Египте со всей своей семьей. Они выиграли путевку в лотерею, насколько было известно. Повезло так повезло.
«Ну, наконец-то траты на лотерейные билеты окупились», — полушутя-полусерьезно говорил Перси.
А когда Уизли вернутся, Оливера здесь уже не будет. Его родители договорились об отпуске и они всей семьей отправятся в Испанию.
Перси писал ему часто, чуть ли не каждый день. В свойственной ему манере он описывал красоты Египта и всякие интересные места, вещи, события. А между строк — сожаление о том, что друга нет рядом и в полной мере всё увиденное не разделить ни с кем: «Ты бы видел: …», «Тебе бы понравилось…».
Но в остальное время — когда была вот такая вот погода, когда он не читал новое письмо и не писал на него ответ — Оливер чувствовал себя неприкаянным. Всё было не то и не так. И в этот день — тоже. Он успешно скрывал своё состояние от других, мысленно злился на себя, но ничего не мог поделать.
— Хозяину Оливеру грустно? — спросила его неслышно вошедшая Тикли.
— С чего ты взяла? — удивленно обернулся парень. И откуда она всё знает?
— Молодой хозяин совсем как его отец, — ответила домовуха. — Кажется веселым, а глаза выдают. Тикли всё видит.
Оливер только усмехнулся. Надо же, всё она видит!
— Это из-за того, что нелетная погода? — продолжила тем временем Тикли.
— И это тоже, — уклончиво ответил он.
Тикли подошла к нему поближе и склонила голову набок. Посмотрела так пару секунд, и вновь выпрямилась.
— Хозяин Оливер хорошо умеет выбирать друзей. Мистер Персиваль, например, — ни с того ни с сего заговорила вдруг снова она.
Именно «Персиваль», не «Перси». Тикли наотрез отказывалась называть «мистера Уизли» таким коротким и неправильным, по её мнению, именем. Перси так и не смог убедить упрямую домовуху, что это и есть его полное имя**.
— Мистер Персиваль добрый и благородный, как лорд. Всегда хорошо говорил с Тикли. Даже не ругался, когда она чуть не испортила его мантию.
Да, теперь и Оливер вспомнил тот случай, что был летом после второго курса. Перси не то что не ругался на домовуху, он почему-то решил, что отец Оливера будет её сурово наказывать, и бросился её защищать. Точнее, не «почему-то», как потом выяснилось, а из-за слегка преувеличенных рассказов своего отца.
— Его эльфы, наверное, очень счастливы — почти как Тикли со своими хозяевами.
— У него их нет. Нет эльфов, — глядя куда-то вдаль, произнес Оливер.
— Молодой хозяин изволит шутить, — недоверчиво нахмурилась Тикли.
— Нет, изволит говорить правду. Не веришь? — хитро улыбнулся парень. — Можешь спросить у своего господина.
— Тикли не может не верить своим хозяевам, — вздохнула домовуха. — Даже если они говорят странные для неё вещи. А молодой хозяин улыбается, — заметила она, — когда думает о нём.
Оливер замер.
— Хозяин Оливер скучает по нему? — осторожно и тихо спросила Тикли.
Неужели всё дело в этом? В этом причина тягучей, непреходящей тоски? Всё это странно и непонятно.
В этом сложно признаться даже самому себе.
— Да. Очень.
И возможно, Оливеру только показалось, но домовуха грустно и понимающе кивнула. Хотя…конечно же, показалось.
Как понять, что ты переступил черту?
Летние дни тянулись долго. Каждый был похож на предыдущий. Мистер и миссис Вуд постоянно находились в клинике, ведь перед отпуском нужно было переделать много дел и по возможности разобраться со всеми своими пациентами…и документами. Оливер вёл себя по-прежнему, искренне улыбался родителям, запрятав всё ещё не прошедшую тоску куда поглубже, и летал, если погода позволяла.
Прошло не больше недели, а Оливеру казалось, что все три месяца. То, что эта странная тоска так и не прошла даже после её осознания, не могло его не настораживать. В самом деле, он порой скучал по другим своим друзьям и приятелям, но не настолько же!
Конечно, они не были его лучшими друзьями — это звание по праву и в единственном экземпляре принадлежало тому, о ком он всё не мог перестать думать. Да и все они, вместе взятые, даже в подметки Перси не сильно годились. Чего стоит только высказывание Брендона — соседского парня, а в Хогвартсе — пуффендуйца-ровесника, что, мол, зря Оливер слишком много внимания уделяет квиддичу? Как такое вообще можно было сказать? Перси бы никогда себе такого не позволил. Даже когда они ссорились. Впрочем… а когда они последний раз ссорились?
Кажется, на третьем курсе. Да, точно. Подумать только! Как давно это было — и как безвозвратно ушло то светлое время, без василисков и философских камней, без какого-то непонятного поведения Дамблдора и без Тёмных Сил, зачастивших в самое безопасное место магической Британии. Время, когда о Гарри Поттере все они знали лишь понаслышке.
Как бы там ни было, Перси всегда оставался его лучшим другом. Понимающий, верный, правильный. Он знал, какую ценность представляет для Оливера само слово «квиддич», и что игра для него — больше чем игра. Порой, конечно, он иронизировал по этому поводу, но без цели задеть, обидеть, или, упаси Мерлин — учить жизни. Пусть он сам был в квиддиче не более чем зрителем, такая целеустремленность не могла не вызывать у него уважения. А Оливер не мог не отвечать ему взаимностью.
Вот и теперь, начав думать о своих приятелях, Оливер незаметно для самого себя опять перешел на мысли о Перси. Никогда и ни по кому еще он не скучал так, как по нему. И это было более чем странно.
Даже занимаясь спортом — в частности, опять же, отжимаясь — он нет-нет да возвращался к мыслям о своём лучшем друге. Где он теперь? Чем занят? Хорошо ли себя чувствует?
Думает ли о нём?
От последней мысли Оливер даже упражнения делать перестал. И, поразмыслив пару секунд, не нашёл ничего лучше, как хорошенько треснуть себя по лбу. Пусть от этого он на время потерял счет упражнениям, зато эти дурацкие мысли перестали его атаковать.
На целых десять минут. А потом — принялись с новой силой.
Нет, по друзьям так не тоскуют — справедливо решил Оливер. Даже по самым лучшим. Но что всё это значит и что делать — не знал.
И если бы только дневными заботами всё ограничивалось! Ночью странные, вновь потерявшие чёткость сны не давали покоя. Всё было покрыто сизой дымкой, и в памяти не могло задержаться абсолютно ничего. Лишь запомнились уже знакомые синие глаза, светящиеся невероятным счастьем, и поцелуи, которыми он осыпал чьё-то лицо.
Спустя некоторое время, в Испании, ему стало легче. Перемена мест, новые впечатления и яркое солнце сделали своё дело. Взмывая на метле высоко в небо и ныряя глубоко в волны южного моря, он, казалось, совсем забыл о том, что терзало его так недавно. Веселость стала искренней, улыбки — более частыми, а тоску больше не было необходимости скрывать по причине её долгожданной пропажи. Оливер не знал, были ли у родителей какие-то подозрения на его счет раньше — что, конечно, вряд ли — но даже если бы и были, то уже давно улетучились, как не подтвердившиеся. Подобно морскому ветру, уносящему с собой всё ненужное, время и расстояние стерли всё непонятное и странное из его головы.
Разве что иногда — настолько редко, что почти ни разу — Оливер ночью доставал из глубокого внутреннего кармана несколько крохотных листков и увеличивал до своего истинного размера. Все они были исписаны аккуратным, ровным почерком и в конце каждого стояли знакомые инициалы «P.W.».
Оливеру не было нужды перечитывать письма — он помнил их чуть ли не наизусть. И он не мог толком объяснить себе, зачем взял их с собой так далеко. Лишь одно он знал наверняка: как бы хорошо ему здесь ни было, с ними всё становилось чуточку лучше. Просто держать их в своих руках и знать, что где-то, точнее, в Англии, а если ещё точнее — в Норе, есть тот, кто это написал, было вполне достаточно для счастья. Но — тихого, странного счастья, о котором и сказать никому нельзя.
Был, правда, и небольшой побочный эффект. Иногда ему до нетерпения хотелось вдруг всё и всех бросить, аппарировать — или лететь, что есть сил — прямиком в Англию, в Нору, на крайний случай — в соседнюю магловскую деревню, и, невзирая на все препятствия, отыскать там автора этих строк и крепко-крепко обнять. Что ж, возможно, не всё ещё выветрилось морским соленым ветром.
Впрочем, он также знал: все побочные эффекты пропадут, если написать ответ. Что он и сделает.
Не сможет не сделать.
Увы! Иногда понять, какой шаг — последний, можно только после падения.
Лишь однажды потом ему приснился странный сон. До этого он все прошлые ночи спал, как убитый.
Сон кардинально отличался от всех предыдущих. Он был странным уже хотя бы потому, что на этот раз сам Оливер был лишь свидетелем, сторонним наблюдателем, незримым и неслышимым, а не главным героем.
Ясно, как днем, он увидел пред собой египетские пирамиды. Группа людей, стоявших и разговаривавших чуть поодаль, договорились о чем-то и разбрелись в разные стороны. Один из них — высокий юноша — подошел к пирамиде, причем к той, на которую сразу обратил внимание Оливер. Оглянувшись, парень зашел внутрь. Там было темно, но — недолго.
— Люмос, — произнес знакомый голос. Свет озарил древние знаки на стенах и самого гостя, с восхищением осматривающего их. С удивлением Оливер узнал в нём Перси. А впрочем — что тут удивительного? Когда это Перси упускал возможность узнать что-то новое?
Не спеша продвигался молодой Уизли вглубь пирамиды, стараясь запечатлеть в памяти всё изображенное на стенах и иногда осторожно касаясь некоторых символов рукой. Иногда — подносил палочку поближе, стараясь разглядеть получше и — кто знает — может, и разгадать. Вот, еще дальше, он заметил несколько иероглифов, обведенных овальной рамкой — так, говорят, обозначали имена правителей…
Как вдруг раздался грохот, и резко потемнело, хоть и не до конца. Перси развернулся, и его взгляду предстала…закрытая дверь.
С той стороны раздался весёлый смех:
— Шалость удалась!
— Ещё как удалась!
— Пусть посидит, подумает! Это же его любимое занятие, как-никак.
— Заодно будет знать, как мешать нам!
В два шага преодолев расстояния до выхода, Перси коснулся камня, закрывающего выход, и тут же отдернул покрасневшую руку. Направил палочку на камень другой рукой — и, едва сдержав вскрик, уронил её. С той стороны вновь раздался смех — пусть приглушенный, но всё равно бьющий по ушам своей искренней радостью.
Никогда еще Оливеру не хотелось открутить близнецам головы, как теперь. А сейчас ему оставалось только наблюдать за всем со стороны, крепко сжимая кулаки, не в силах вмешаться.
— Агуаменти, — тихо произносит Перси, направив палочку на левую руку. Затем повторяет то же самое с правой. Покраснение тут же спадает.
К счастью, шутники не ставили своей целью нанести серьезные повреждения — только отпугнуть. Это ведь безобидная шалость, так?
Судя по удаляющимся звукам снаружи, близнецы вдоволь насмеялись и ушли.
Перси оглядывается по сторонам, но не за что уцепиться глазу, не видно другого выхода. Дыхание его становится прерывистым, и рука сама тянется ослабить воротник. Он проходит дальше, всё больше и больше вглубь гробницы, но шаги его становятся всё менее уверенными и всё больше опирается он на стену. Наконец он, слегка пошатнувшись, останавливается. Тяжело дыша, опускает голову и прислоняется к стене, упираясь руками в колени.
Никогда еще прежде Оливер не испытывал так явно боль во сне. Тем более — чужую. Тем более — когда ничем нельзя помочь. И от бессилия было ещё больнее.
Перси, постояв так какое-то время, кладет руку на пульс. Дыхание его постепенно выравнивается.
Сердце Оливера сжимается так, что, кажется, никогда не разожмется.
— Ну уж нет, — вдруг слышит он. — Такой радости я им не доставлю.
Перси сжимает кулаки и поднимает голову. В глазах его — непоколебимая решимость.
«Узнаю тебя, Перси Уизли» — думает Оливер.
Гордость смешивается в нём с постепенно нарастающим гневом. Хочется тут же оказаться в Норе, разобрать её до основания, или вовсе разрушить — Бомбардой или даже руками. Всё, всё, кроме личных вещей того, кто сейчас перед ним, всё до основания, потому что так нельзя, так нельзя, так нельзя!..
Мысли стучат в висках и заполняют собой всё сознание Оливера во сне.
«За что тебе это, Перси?»
— Надо выбираться, — размышляет тем временем вслух Перси. — Времени у меня немного. Иначе…я останусь здесь.
«Что бы я не сделал, чтобы защитить тебя?! От любого заклинания, от слизеринцев, от всего и всех…даже от семьи. От своей семьи, если б понадобилось. Но ты там, а я здесь, и ты один, и тебе плохо, а мне от этого больнее, чем от пяти переломов одновременно…»
Перси проводит рукой по иероглифам, переходя от одной стены к другой. Одни знаки пропускает сразу, на других задерживается, пытаясь разобрать, и некоторые — судя по всему, разбирает.
Останавливается. Хмурится. Капли пота от напряжения выступают на виске.
— Я обязан найти выход, — шепчет он. — Так просто я не сдамся. Работай, мозг, работай!
«Ты справишься, я знаю. Ты — самый умный, самый стойкий человек, с которым я знаком — разве может быть иначе?»
Оливер и сам не знает, вслух или про себя говорит он всё это. В любом случае, никто его не слышит.
…Знак за знаком, шаг за шагом. Вспышка озарения расцветает на лице Перси.
— А что, если попробовать?..
«Мне плевать, что про тебя могут говорить. И всегда было плевать. Я знаю тебя, ты знаешь меня — со всеми недостатками и заскоками, и всегда так было. И мне не нужен никто другой»
…Перси неожиданно ускоряется. Оказавшись на перепутье, он пару секунд колеблется и выбирает правый коридор.
«Ненавижу всё это, ненавижу! Если бы я мог… Вот ты — казалось бы, только руку протяни, но нет, я не могу ничего сделать. И голос мой ты тоже не услышишь. Обнять бы тебя, прижать к себе, чтобы больше никакая сволочь не могла тебе навредить — если только через мой труп!»
…Путь дальше оказывается затрудненным. Сведений, по крайней мере, ясных, о том, куда идти дальше, нет. Перси слегка растерян, но не разрешает себе падать духом.
— Если сдамся, лучше не станет, — говорит он сам себе. — Более того, я больше не увижу…
И замолкает, подобно человеку, чуть не разболтавшему государственную тайну.
Оливер лишь крепче сжимает кулаки.
«Всё, что у меня есть — твоё, Перси. Всё, что у меня когда-либо будет — тоже, если потребуется. Ничего не пожалею, ни секунды не буду раздумывать!..»
…Пройдя еще несколько шагов, Перси замечает слегка выпирающий из стены камень. Осторожно кладет на него руку, и яркий свет врывается в прежде полутемный коридор…
«Потому что ради того, кого любишь, ничего не жалко»
И Оливер просыпается.
Он не знает, правда или нет увиденное, но сердце колотится по-настоящему, и кулаки явно были сжаты сильнее сильного, и дыхание прерывистое не во сне, а наяву.
Где-то мерно тикают часы. Оливер поворачивает голову направо. За окном видна розовая полоса разгорающейся зари.
И приходит понимание: все слова, что были сказаны им во сне — тоже правда.
Правая рука сама собой ложится на грудь, где уже медленнее, но с большой силой бьется сердце.
«Я люблю его»
Но легче от этого осознания не становится.
Примечания:
* От англ. Tickle – щекотка
** Тем не менее, Перси прав (см. пятую книгу, где секретарь судебного процесса назван именно как Перси Игнатиус Уизли)
Часть 6. Лето 1993-го года: послеРаз ничего уже исправить нельзя, придется жить с этим.
Любовь — это слово всё объясняло. И тоску, и потребность быть рядом, и желание защитить, и восхищение, и принятие со всеми недостатками — хотя, скорее, особенностями — и многое другое. Теперь, когда три простых слова всё поставили на свои места, Оливер чувствовал себя свободнее, так как на многие вопросы нашелся ответ.
Но также он прекрасно понимал: никто не должен не то что знать, а даже догадываться о том, какие именно чувства он испытывает по отношению к своему лучшему другу. Их нужно немедленно запрятать как можно дальше. Так будет лучше для всех, в первую очередь, для него самого.
Нет нужды пояснять, насколько эти чувства неправильны. Влюбленность в человека своего пола для магов, во многом сохранивших древние обычаи — нечто странное и почти немыслимое. И в этом был свой резон. Всем по-настоящему древним родам хорошо известно — магия, не переданная наследникам с кровью, грозится сжечь человека изнутри до срока. Не дураки всё же были древние, осуждавшие бессемейных людей. Магия, что течёт в жилах избранных (проклятых?), может исцелить и спасти от многих бед, но и убить она может легко. Она как обоюдоострый меч, яд и лекарство одновременно.
К тому же… Слыхано ли это — вот так, ни с того, ни с сего, влюбляться в лучших друзей? Это противоречит самой идее дружбы, в конце концов! Нет, конечно, в расчет не берутся те пары, которые, прежде чем упасть друг другу в объятия, какое-то время общались и встречались просто как хорошие товарищи. Тут пример был перед глазами, а именно — его собственные родители. Что ж, год, два такого общения еще вполне объяснимо. Но не без малого семь лет!
Память Оливера не могла подбросить ему ни одной знакомой пары, что дружили бы с самого детства, а потом, что называется, «додружились» до брачных клятв. Учились вместе — да, были знакомы с детства — да, родители были друзьями — да, но всё это не то. А те, кто были вместе с самого детства, обычно прикипали друг к другу, становились роднее родных. Но в родных разве влюбляются?
Нормальные люди — нет.
Но Оливер и тут отличился. Он довольно редко нарушал правила, но здесь оторвался, что называется, по полной. Всей своей неправильной душой и неправильным сердцем привязался он к лучшему другу.
Дружбу с Перси, проверенную годами, он ценил слишком высоко, чтобы так запросто её потерять. Тем более что Перси — не единственный, кого он может потерять. Или опозорить.
За несколько дней до наступления осени семья Вуд благополучно вернулась домой. Отдохнувшие, загоревшие, счастливые, и абсолютно беззаботные, пусть и на время. И одной Магии известно, как старался Оливер, чтобы скрыть то, как сильно всё переменилось в нём за это время. Не обмануть — счастье его тоже было искренним, а именно скрыть, запрятать поглубже. Так, чтобы даже Тикли не заметила. Лишний отрешенный или грустный взгляд вдаль, несвойственная ему лишняя задумчивость или что-нибудь в этом духе легко вызовет беспокойство родителей. Они будут пытаться разузнать, не будут находить себе места — с тринадцати лет они особенно сильно интересовались, нет ли у сына кого на примете, а тут тем более заинтересуются. Пусть они оба — особенно отец — всегда оборачивали подобные вопросы в шутку, а Оливер отшучивался в ответ, что-то настораживало в подобной заинтересованности, за которой — если только Оливеру не показалось — скрывалось серьезное беспокойство.
Как-то мать обмолвилась о некой фамильной особенности, но что это за особенность и как она связана с наличием или отсутствием у Оливера девушки, никто из семьи не объяснил. Единственное, что удалось узнать — нужно дождаться восемнадцатилетия (почему-то) для более подробной информации, если всё как-то не выяснится само к этому времени.
Оливер своих родителей любил и уважал, и сердце его сжималось от того, что ему приходится быть не до конца искренним перед ними. Гриффиндорцу до мозга костей, ему было нелегко. Но так будет лучше для всех. Ведь если правда выйдет наружу… Это станет для них ударом. Такого они не заслужили.
Ночью, когда Оливер скорее почувствовал нежели вычислил логически, что родители уже спят, он, подчиняясь порыву, осторожно выбрался из постели и как можно тише вышел из комнаты.
Этой ночью он не мог уснуть — слишком многое нужно было обдумать. Скоро вновь возвращаться в Хогвартс, теперь уже — в заключительный раз, и нужно определиться, как вести себя и что вообще делать в сложившейся…ситуации.
Обычно, когда ему нужно было что-нибудь обдумать, он забирался на крышу дома или на одно из деревьев в саду. Но сейчас — особенный случай. И Оливер направился в гостиную.
— Люмос, — шепотом произнес парень. В тот же миг на одной из стен сравнительно небольшой, но уютной комнаты под светом, исходящим из палочки, становятся видны множество ветвей, гибких и не очень, с листьями и цветами разной формы.
То был гобелен рода.
В соответствии с фамилией, гобелен представлял собой раскидистое дерево в перевернутом виде. На белом фоне стены ветки благородного черного цвета смотрелись особенно ярко. Они занимали собой всю стену — и это еще в доме хранился не полный вариант родословной — изгибались и уходили вниз или вбок, а листья с цветами украшали их и придавали жизненный вид и ощущение вечного лета. Среди листьев черными аккуратными буквами были прописаны имена членов рода, а женские имена также обозначались цветком поблизости.
Если коснуться гобелена рукой, листья приходили в движение, будто на ветру — только что не шелестели. В самом верху гобелена листья были все сплошь тёмно-зеленого цвета — как только кто-нибудь из рода умирал, листья, окружающие его имя, сначала чернели в знак скорби, а затем становились тёмно-зелеными. Цветы тоже сначала чернели, а потом приобретали золотистый оттенок. Никогда еще ни листья, ни цветы, ни тем более целые ветки не чернели и не опадали, исчезая со стены. Даже после смерти семья, судя по гобелену, помнила и ценила всех.
Ценила всех… Пожалуй, это было главным негласным правилом рода Вуд. Вуды всегда держались особняком, заботились о сохранении своих традиций, хоть и не погружались в архаизм и в большинстве своем во время многих внутримагических конфликтов сохраняли нейтралитет.
Оливер провел рукой по одной из высоких веток. Листья пришли в движение, и лепестки сине-золотистого цветка затрепетали тоже. Под ними, как он знал — имя его двоюродной прабабки. Черно-красная тонкая ветвь вела от неё к другому имени, написанному серыми буквами и окруженному листьями другой формы и с прожилками.
Так на гобелене обозначались маглы.
На другой ветке черно-красная тонкая ветвь соединяла одно мужское имя, принадлежащее роду, с женским, где буквы были цвета охры. Это означало принадлежность к маглорожденным.
Чуть в стороне почти целая ветвь — два брата и правее — их двоюродная сестра — были отмечены слегка поникшими темно-зелеными листьями и начинающим терять лепестки золотистым цветком. Оступившиеся, увлекшиеся Темными искусствами, погубившие других и себя, они, несмотря ни на что, продолжали оставаться частью семьи. Пусть та война, унесшая много жизней маглов и магов, и отгремела давным-давно. Гобелен объединял всех Вудов, даже тех, кто находился по разные стороны фронта.
Среди ветвистых семейных узоров нет-нет да встречались одинокие, короткие ветки рано умерших — в том числе и на двух кровопролитных войнах этого века — или же по другим причинам не обзаведшиеся семьей. Как минимум одна такая тонкая ветвь на поколение. Смотреть на них было всегда немного грустно.
Гобелен был особой гордостью семьи — в частности, деда Оливера. Пусть считающие себя чистокровнейшими и благороднейшими воротят нос от таких, как они — не считающих позором общение и даже брак с «недостойными». Когда-то от них воротили нос Гонты — и где они теперь? Зато их род будет жить долго и достойно, и братьям не придется жениться на сестрах для его сохранения. Это семейное древо было — и будет — главным доказательством того, что Вуды не изменяют своим принципам. Семья остается семьей.
Во-первых, на нем не было отмечено ни одного сквиба. Во-вторых, гобелен был чист, без следов повреждений, каких-либо разрывов или прожженных участков. А дерево не обманешь, и не заставишь магией показать то, чего нет или скрыть то, что есть. И в назначенные одной судьбой дни будут темнеть листья и цветы, появляться новые ветви — чёрные или чёрно-красные, высвечиваться имена разных цветов, и новые ветви будут обрастать светло-зелеными листьями. Впрочем, тем, кто живет честно, нечего скрывать.
Без труда Оливер нашел себя среди светло-зеленых листьев в нижней части гобелена, где места по-прежнему было достаточно еще на три поколения. Рядом с его именем — две короткие черные веточки без листьев.
Его нерожденные братья.
Да, его семья принимала всех, кто хотел быть её частью и не отказывалась ни от кого и уж тем более не забывала. Но его ли это случай?
Оливер обвел взглядом гобелен еще раз — и решение пришло. Ответственность за семью, благодарность, любовь к тем, кто заботился о нём в детстве, натолкнули на нужную, единственно правильную мысль.
«Я не подведу вас и не опозорю. Лучше сгореть изнутри! Но отдалиться от Перси я тоже не смогу. Остается только молчать. Будет сложно — но когда я боялся сложностей?»
Впрочем, возможно, всё не так уж плохо, вдруг подумал парень. Сам ведь знает — по опыту других — как быстротечна подростковая влюбленность. Всё пройдет, обязательно пройдет, и от так называемой «любви» и следа не останется. Будет только крепкая дружба и уважение, как и раньше. Как и должно быть.
Нужно только подождать месяц, от силы — три, в крайнем случае, до зимних каникул. Перетерпеть, не выдать себя ни словом, ни жестом, ни даже слишком долгим взглядом.
А значит, остаётся просто жить дальше. Заниматься привычными делами, тренироваться с командой до победы, готовиться к выпускным экзаменам, и конечно, улыбаться, как ни в чём не бывало.
Всё пройдет, пройдёт и это, не так ли?
Просто быть рядом уже достаточно для меня. Мы вместе, и это главное.
Когда в положенный день семья Вудов оказалась в седьмой раз на платформе 9 ¾, Оливер думал, что ему будет трудно увидеть Перси снова. Голос может дрогнуть, голова — затуманиться, и всё пойдет прахом.
Но земля не ушла из-под ног, в горле не пересохло и ноги не стали ватными, когда стоявший чуть поодаль от своей семьи Перси развернулся и направился ему навстречу.
Ничего такого не произошло и тогда, когда Перси, слегка улыбнувшись, протянул руку в знак приветствия. И тогда, когда Оливер, не раздумывая, ответил ему тем же.
Они встретились так, будто расстались вчера. Всё было легко и просто. И на душе у Оливера стало так же легко и тепло, как после хорошего полёта.
На душе у него было правильно.
Когда Перси рядом, всё всегда становилось правильным. Видимо, такова особенность его магии — одним своим присутствием всё приводить в порядок. Пусть не во всём мире, и даже не в стране, но в душе одного человека по имени Оливер точно.
Помахав рукой своим родителям, они вместе садятся в вагон для старост — и, по умолчанию, в одно купе.
…Их общая надежда на спокойный год разбивается вдребезги, когда поезд внезапно останавливается и вокруг резко становится темно и холодно.
Длинные тени скользят вдоль окон поезда. Перси и Оливер — особенно первый — слишком хорошо учились, чтобы не знать, что происходит.
— Дементоры, — шепотом произносит Перси. В темноте его, скорее всего, побледневшее лицо кажется совсем белым.
Но одно дело знать, а другое — осознать происходящее. Осознать, что эти твари так близко, а сделать ничего нельзя. Они просто-напросто не смогут справиться с дементором, если он появится у них в купе. Их не учили бороться с ними — это и не каждый взрослый маг сможет. Кто же знал?..
И теперь пути назад нет.
«Наверное, именно так чувствуют себя авроры, бросающиеся в безнадежный бой», — думает Оливер.
Он переводит взгляд на Перси, который, в свою очередь, тоже смотрит ему в глаза. Страх и оцепенение сменяется решимостью у обоих.
«Но они всё равно сражаются до последнего. Потому что у них есть ради чего бороться. Как бы банально это ни звучало.»
И Оливер находит в себе силы усмехнуться.
Остается только ждать и надеяться. В том числе и на то, что дементоры не тронут дорогих им обоим людей. И вопреки всему — не опускать головы и не падать духом.
Дементор в коридоре и приближается к их купе. Они не могут — да и не захотели бы — этого видеть, но ясно чувствуют. Как и то, что после нескольких секунд, показавшихся годами, он проходит мимо, даже не останавливаясь.
Еще несколько секунд — и из окна становится видна яркая вспышка света, должно быть, из другого вагона. Кто-то всё же смог применить нужное заклинание. Тени уносятся прочь. Становится чуть светлей, но поезд всё ещё стоит на месте.
Вдруг из коридора вновь слышится шорох. Дверь купе медленно открывается. Оливер вновь становится напряжен и неосознанно подается вперед, прикрывая собой Перси, сидящего ближе к окну…
— Ребят, вы живы там? — в дверном проеме стоит белый как мел староста Слизерина. Один из немногих слизеринцев, относящихся к категории «нормальных людей» по классификации Оливера.
— Всё в порядке, — с облегчением выдыхает Оливер, махнув рукой. Дальше в горле у него пересыхает.
— Да, всё хорошо. Спасибо, Рой, — тут же слышит он голос Перси, вновь спокойный и уверенный. — Иди к себе, а я проверю остальных. Всё-таки это моя обязанность.
Оливер уже давно не удивлялся тому, как быстро Перси может собраться в любой непредвиденной ситуации — и внутренне, и тем более внешне. Ни у кого не должно даже мысли возникать, будто старосту может что-то испугать. Пусть даже бояться за себя и родных — самая естественная в мире вещь.
Рой неуверенно посмотрел на невозмутимого Перси, как будто хотел что-то спросить, но, по всей видимости, не решился. Выглянул в коридор, огляделся и только потом ушел.
— Я тоже пойду, — произносит Оливер, не глядя на Перси. Ему и не нужно видеть его лицо, чтобы знать, как удивлен тот услышанным. — Команду нужно проверить.
Перси, собираясь что-то возразить, резко вскидывает вверх правую руку. Оливер тут же оборачивается, так как чувствует, будто его левая рука вдруг пришла в движение независимо от него самого.
Миг — и слова замирают у обоих в горле. Несколько долгих секунд они ошарашено смотрели на свои руки — правую и левую соответственно — крепко сжимающие друг друга.
Всё это время они, оказывается, держались за руки и даже не почувствовали этого.
Нервный смешок Перси разряжает тишину, так неловко повисшую в купе. Оливер не сразу, но присоединяется к нему. Нервозность постепенно покидает их голоса, смех вскоре становится искренним, и обстановка окончательно перестает быть тревожной.
— Что ж, вместе так вместе, — слегка усмехается Перси.
— А ты как думал? Не у одного тебя обязанности есть, — подмигивает ему Оливер.
Как ни в чем ни бывало. Перси — и тем более кому-либо ещё — совсем необязательно знать, что стойкое к нагрузкам сердце квиддичиста только что пропустило как минимум два удара.
«Говорят, в минуту опасности люди неосознанно хватаются за самое ценное, — непрошенная мысль появляется в его голове. — Кто за голову, кто за сердце…»
Казалось бы, руки они давно уже разжали, но и минутами позднее, вместе проходя по вагонам и заглядывая почти в каждое купе — чтобы убедиться, что никто не пострадал — Оливер всё еще чувствовал тепло другой ладони в своей.
И вопреки всему, на душе тоже становилось теплее. Вот только знать о причине подъема духа кому-либо совсем необязательно.
@темы: Про любовь, Дорога без возврата, ГП и все-все-все, Мои фанфики